я здесь
«Зерно на мельницу» (Рам Дасс):
«Несколько лет назад, когда мать моя, умиравшая от рака, была при смерти, я проводил с ней довольно много времени. Поскольку я начал пребывать в медитации и пользовался психоделиками, я нашел, что не особенно озабочен ее смертью, хотя и очень любил ее. Когда я сидел в больнице, часто в высоком состоянии от того или иного химического средства, я наблюдал ауру людей, заходящих в палату матери - врачей, нянек, моих родичей, отца - с полной бравадой: "О, ты сегодня лучше выглядишь", "Ты суп съела?", "Через несколько дней ты поправишься", "Врач сказал, что есть новое лекарство", а потом выходили в коридор и говорили: "Она не протянет и недели".
Я видел, что она окружена кольцом полного, благонамеренного притворства, но все, что я мог, - это тихо сидеть рядом с ней и иногда просто подолгу держать ее за руку. Однажды в затемненной палате где-то за неделю до смерти она мне сказала: "Знаешь, мне известно, что я умру. Я хотела бы выпрыгнуть из окна, если бы у меня были силы сделать это". Потом сказала: "Никому другому, кроме тебя, я не могу этого сказать". До тех пор мы с ней никогда не беседовали обо всем этом. "Что такое, по-твоему, смерть?" - спросила она.
"Ну, я не знаю", - сказал я, - "но когда я на тебя смотрю, я как бы вижу кого-то, кого я люблю, очень дорогого друга внутри какого-то сооружения, которое сгорает. Я вижу, что сооружение разрушается, но каким-то образом, поскольку мы с тобой разговариваем, и мы с тобой еще здесь, я подозреваю, что если даже тело сожрет эта болезнь, то мало что изменится". Мы вместе были в молчании, просто держась за руки, по много часов».
«Несколько лет назад, когда мать моя, умиравшая от рака, была при смерти, я проводил с ней довольно много времени. Поскольку я начал пребывать в медитации и пользовался психоделиками, я нашел, что не особенно озабочен ее смертью, хотя и очень любил ее. Когда я сидел в больнице, часто в высоком состоянии от того или иного химического средства, я наблюдал ауру людей, заходящих в палату матери - врачей, нянек, моих родичей, отца - с полной бравадой: "О, ты сегодня лучше выглядишь", "Ты суп съела?", "Через несколько дней ты поправишься", "Врач сказал, что есть новое лекарство", а потом выходили в коридор и говорили: "Она не протянет и недели".
Я видел, что она окружена кольцом полного, благонамеренного притворства, но все, что я мог, - это тихо сидеть рядом с ней и иногда просто подолгу держать ее за руку. Однажды в затемненной палате где-то за неделю до смерти она мне сказала: "Знаешь, мне известно, что я умру. Я хотела бы выпрыгнуть из окна, если бы у меня были силы сделать это". Потом сказала: "Никому другому, кроме тебя, я не могу этого сказать". До тех пор мы с ней никогда не беседовали обо всем этом. "Что такое, по-твоему, смерть?" - спросила она.
"Ну, я не знаю", - сказал я, - "но когда я на тебя смотрю, я как бы вижу кого-то, кого я люблю, очень дорогого друга внутри какого-то сооружения, которое сгорает. Я вижу, что сооружение разрушается, но каким-то образом, поскольку мы с тобой разговариваем, и мы с тобой еще здесь, я подозреваю, что если даже тело сожрет эта болезнь, то мало что изменится". Мы вместе были в молчании, просто держась за руки, по много часов».