Дневник дневника
—Поезд на Нюрнберг отправляется через пять минут с платформы номер три. —Объявил металлический голос с легким подражанием голосу женскому.
—Месье желает оплатить счет. —Скорее утвердительно сказал официант, суя мне под нос этот самый счет. —Вы взяли два американо, одно для себя, и одно для девушки за столиком в углу.
Я пожал плечами. Ну заказал, и что с того? Кроме того, я отлично знаю, что больше никогда и нигде ее не увижу—так почему бы мне не сделать этот милый и мимолетный подарок?
Не глядя, положив в книжку со счетом десять долларов, я вышел под совершенно изумительное небо, в головокружительную прохладу, какая бывает только на вокзале и после дождя.
Какой-то нищий написал на картонке молитву и, жалобно постанывая, просил милостыню, прямо перед ним вольготно расположился видавший виды кейс, отдаленно напоминающий те, которые предпочитают носить всякие профессора. В его глубине лежала пара мелких купюр.
Я кинул в кейс мелочевку, которая оказалась в кармане, и пошел дальше, мимолетно отметив, что и в самом нищем, и в подчерке, которым была выведена молитва, просящая благоденствия добрым людям, есть что-то академическое, но, как и тот кейс, изрядно потрепанное. На короткое мгновение мне стало жалко старика, а потом я вошел в веселый, суетливый и суматошный хаос, царствующий на любом уважающем себя вокзале.
Лицо контролерши, проверявшей мой билет, показалось мне смутно знакомым. Я много странствую и, возможно, когда-то мы встречались, в другом месте, в другое время, может даже были друзьями или любили друг друга—это не важно, теперь мы играем иные роли, и, наверное, даже хорошо, что я не узнал ее, ведь некоторые чудеса боятся даже мимолетной мысли. А может именно ее-то они и боятся.
Уже вскоре я сидел в по-своему уютном купе поезда и задумчиво смотрел на несущийся мимо меня город. Здесь я прожил всего месяц, но, когда каждый день длится года, месяц становится целой жизнью. И теперь эта жизнь, полная неожиданностей и приятных встреч, пьяных рассуждений со столом после энной кружки доброго немецкого разливного пива, интрижек с чужими женами—жизнь самого обычного столично-провинциального обывателя подошла к концу. Это как гардероб, и теперь пришло время снять слегка поношенный, но довольно цивильный фрак…
Единственное отличие от обычной одежды у судьбы в том, что она сама ищет человека, готового ее с радостью принять. О да, я благодарный зритель.
И теперь, нагой, я готов ко встрече с новой судьбой.
Я взял в руки ручку, которую я раздобыл в привокзальном прилавке, — от всех прошлых вещей, даже от самых мелких, я избавился еще вчера, и все, что сейчас на мне и со мной куплено совсем недавно, сегодня или вчера. Это необходимое условие для таких странников, как я.
Положив на столик перед собой совершенно новую записную книжку (прошлую я оставил в кафе), я начал неторопливо писать.
«Прошлое определяет нас и делает нас теми, кто мы есть. Изменить себя—значит изменить свое прошлое, или свой взгляд на него.
Именно тут скрывается лазейка, через которую можно убежать из своей реальности, жизни и судьбы, навсегда уничтожив пути назад.
Каждый новый город—это новая жизнь, новая суть, чувства и новое прошлое.
Если судьба подобна одежде в гардеробном шкафу, то прошлое—старому бабушкиному сундуку, который лежит где-то на чердаке, и от которого так просто не избавиться.
И все же именно этот чердак мешает любому подняться на чердак, выдавая если не суеверный ужас, то просто абстрактное нежелание туда подниматься, а так же тысячи обстоятельств, мешающие это сделать. В дальнейшем все это в совокупности перерастает в игнорирование самого факта существования этого чердака.
Но если кто-нибудь все же сумеет избавиться от своего «приданного», то, выйдя на чердак, а оттуда на крышу дома, он имеет все шансы быть подхваченным ветром, который унесет его в неведомые и по-своему сказочные дали.
Продолжая метафору, могу добавить, что можно залезть на крышу и по сточной трубе, но тогда не следует удивляться, если однажды ты обнаружишь себя сидящим с пивным брюшком перед телевизором, по которому крутят какой-нибудь футбол, в своем доме, на захламленном чердаке которого пылится старый бабушкин сундук, о котором ты предпочитаешь даже не думать, как, впрочем, и о самом чердаке, а дни, когда ты несся по чужим краям, не помня себя, счастливый и свободный, покажутся тебе обыкновенными снами, которые всегда рано или поздно забываются…»
…Давно за полночь, на небе блестит сапфирная россыпь звезд, воздух, что просачивается через щелку приоткрытого окна, пахнет близким рассветом и особой легкостью.
Поезд мчится куда-то вдаль по ему одному известным маршрутам (иногда я начинаю понимать, что по сути эти маршруты только ему одному и известны, но, к счастью, сразу же забываю это откровение) в новую судьбу в их безумной чехарде. Передо мной непочатая бутыль хорошего вина, купленного в вездесущем и неизменном винном магазине.
С первым глотком вина и взглядом в окно я начал понимать, что жизнь совсем не плоха, и уже на половине бутылки—что и вовсе прекрасна, и будь, что будет!